Галопом по Европам

                                      Галопом по Европам или «Я хотел бы жить и умереть в Париже, если б…»

          Благодаря любезному приглашению ведущей европейской компании по производству адгезивов, я в самом конце апреля оказался в Германии, где уже бывал, и в Париже, который был для меня не столько терра инкогнита, сколько в чем-то недосягаемой мечтой. Путешествие с 27 апреля по 1 мая проходило в темпе хорошего боевика с перелетами, долгими автопробегами по немецким и французским дорогам без бездорожья и разгильдяйства, короткими ночевками в разных гостиницах. Пунктир на карте Европы включал такие точки, как Кёльн, Борхольцхаузен, Эссен, Дюссельдорф, Кубер и Париж с тремя перелетами. Учитывая два полных дня семинарских занятий в разных странах и осмотр завода пригласившей стороны в Борхольцхаузене, на чисто туристические занятия оставалось не так много времени, хотя грех гневить бога и не поблагодарить хозяев за прекрасную прогулку по Кёльну в начале путешествия и чудо Парижа в последние полтора дня.

          «Немецкие крылья» (German wings) быстро и бережно доставили нас в Кёльн на аккуратном средних размеров «Боинге».В отличие от чартерных полетов паспортный контроль и получение багажа практически на ходу. Аэропорт в Кёльне – по-немецки выверенный и лаконичный хай-тек, с нарочито грубой бетонной отделкой стен, полами и лестничными ступенями из матового стекла, прозрачными лифтовыми стволами и кабинами, неторопливо всплывающими и ныряющими между этажами, массивными бетонными несущими колоннами, окрашенными под металл. На бесшумной электричке добираемся из аэропорта до вокзала в городе, укладываем в очень удобные и вместительные автоматические камеры багаж и отправляемся пешком к Кёльнскому собору, который совсем неподалеку.

          Строившийся почти на протяжении шести веков собор Святого Петра и Богоматери почти черный снаружи, с небольшим отмытым до кремовой белизны участком фасада, внутри весь пронизан светом, чуть подцвеченным бликами от витражей. Торжествующая готика, ориентированная при начале строительства в XIII веке на передовое тогда готическое зодчество французских соборов, витражи XVI и XIX веков с многочисленными изображениями, включающими сцены Страстей Христовых, непременный орган, чудотворный образ Миланской Мадонны – Богоматери Милостивой, самые большие в Германии готические деревянные скамьи хора на сто с лишним мест, местами отреставрированные деревянные ступени и обрамление органа. И конечно многочисленные паломники и туристы, среди которых и мы грешные.

          Кёльн сувенирный не очень разнообразен: германская символика, Собор в разных ракурсах на тарелочках и магнитных брелках, всякая тинэйджерская атрибутика и чертовщина. И вдруг, как выстрел – витрина с большими черно-белыми фото: проваленные и как будто коленопреклоненные в воде фермы моста, разбитые и раскрошенные в кучи щебня дома вокруг уцелевшего собора, танкетка с американским флагом и американскими же пехотинцами в касках, пробирающимися по тому, что осталось от улицы, обозначенной грудами битого кирпича по обеим сторонам. И рядом цветные фото современного красавца-города, вобравшего в себя готические храмы и Собор, бережно отреставрированные башни и стены римского поселения середины I века от Рождества Христова. И собственно этот возрожденный город, где памятники архитектуры и современные дома и музеи образуют гармоничное сочетание, которое не только услаждает глаз, но так совершенно, что, кажется, звучит кантатой, дополняемой временами перезвоном колоколов Собора.

          Идем по улице ювелирных бутиков и дизайнерских и художественных салонов. Воскресенье, все уже закрыто, но витрины предъявляют любопытным дизайнерские изыски из стекла и искусственного камня, янтарь в серебре, который поплоше, чем в Риге или у нас в Калининграде, подчеркнуто примитивистскую живопись и вдруг старинную ювелирку со старой же огранкой камней, такую породистую, что страшно подумать, сколько она стоит. Впрочем, это единственное место, где цены не обозначены. Церковь XVI-XVII в.в. с более современной или хорошо отреставрированной пристроенной частью отражается в закругленном выпуклом фасаде современного здания как символ города, сочетающего архитектуру и историю далекого прошлого и сегодняшнего дня, бережно поддерживающего симбиоз исторического и современного, отражающегося в себе самом и в полном смысле вечного.

          Высокая стела, увенчанная фигурой волчицы. Скульптура кажется современной, и если бы под ней были Рэм и Ромул, то это могла бы быть дань следам римского поселения, с которого когда-то начинался город. Но мальчишек около нее нет, хоть это очень похоже на Капитолийскую волчицу. Может быть, удастся у кого-то потом узнать? А пока она с интересом и без боязни смотрит свысока на город и туристов, которых вроде бы здесь достаточно, но нет ощущения толпы. В этот ранний воскресный вечер Кёльн, освещенный солнцем, производит умиротворяющее впечатление, без суеты и заторов машин, с манящими витринами сувенирных магазинов и салонов, с вывесками музеев и театров. Заходим по пути в небольшой магазин, где сразу погружаемся в тиканье, которое волной идет со всех сторон и, кажется, сверху и снизу тоже. Стены трех небольших помещений увешаны ходиками. Ходики с кукушками – умными (перестают куковать ночью благодаря датчику освещения) и не очень (этим нужно переключать специальный рычажок). Хозяин, похоже, турок, хорошо говорит по-русски и гордится тем, что ходики немецкого производства и немецкого качества. Даже кукушки по-немецки аккуратно выговаривают «кукук». Правда, также высоко он оценивает матрешки и ангелы из России.

          Наконец находим большой семейный автомобиль, в который усаживаемся всемером и едем, еще не остыв от кёльнских впечатлений, в городок Борхольцхаузен, в котором завтра должна пройти немецкая часть нашего семинара. Вечер, из-за двухчасовой разницы пытаемся подремывать во вместительном минивэне, со скоростью 125 км/час мчащемся по великолепному автобану с уже подсвечиваемой разделительной оградой к городку, где завтра нас ждет знакомство с заводом. В машине душно, и наша предводительница, сидящая впереди, приоткрывает окно. Скорость такая, что ее начинает сдувать. На предложение поберечься она отвечает, что не боится сквозняков и реагирует только на вирусы. «Как компьютер», - меланхолично замечает кто-то из нашей команды. Машина оснащена навигатором, и немолодой турецкий водитель едет строго по прибору. Кто-то из опытных автомобилистов поясняет, что рекомендации навигатора зависят от настройки, и по умолчанию он может вести к цели кратчайшим путем, но через броды, лесные просеки и козьи тропы. Вместо двух часов мы едем три, постепенно уходя с более широкой дороги в узкие, от масштабных дорожных указателей к табличкам и шутим, что скоро начнутся проселки и указатели на русском.

          В конце концов, добираемся до очаровательного отеля, 3 раза в разных направлениях проехав мимо заводских сооружений с гордым именем Bostik на фронтоне. За поздним ужином в ресторане отеля и заканчивается этот ужасно длинный, воскресный день. В ящике комода в номере – томик Нового завета. Назавтра, в перерыве семинара обедаем в заводской столовой. Аккуратное небольшое здание с 70-летней историей, а столовая – это пивной бар первой трети ХХ века. После необходимого ремонта он оставлен в первозданном виде, на стенах старые пивные плакаты на жести, две старинные лампы в металлических абажурах над стойкой дополняются двумя новоделами из меди с заклепками и чеканкой, которые призваны составить ансамбль с подлинниками.

          Пока мы поглощаем очень вкусный и в чем-то домашний обед, нам рассказывают, что здесь иногда собираются сотрудники после работы и за пивом развлекаются, например, забиванием гвоздей в истыканную деревянную колоду, соревнуясь, кому понадобится для этого меньшее число ударов. Вообще на предприятии чувствуются традиции корпоративного общения. Мы ходим по цехам, и все сотрудники дружелюбно приветствуют друг друга и нашего переводчика из заводчан, который каждый раз замирает, как подстреленный случайной пулей, при встрече с любым профессиональным термином. В течение дня разные люди представляют нам разные линии продукции, что-то для нас внове, что-то уже знакомо. Кто-то говорит по-немецки, и мы ждем перевода, кто-то по-английски, и тогда дело идет быстрее.

          В перерывах между сообщениями - мастер-класс. Основной демонстратор – высокий, в хорошей физической форме немолодой техник, работающий на предприятии около 40 лет. Непринужденность и культура речи, точность движений и приемов, то, как у него всё получается, выдает Мастера, того, с кем мы ассоциируем понятие «немецкий специалист». В цехах емкости, дозаторы, оборудование для расфасовки, траспортеры – не с иголочки, но все аккуратно, чисто. Нам всё охотно показывают и рассказывают, похоже, тренинги здесь – не редкость. Основная продукция завода – сухие смеси и герметики.

          Вечером расстаемся с гостеприимным Борхольцхаузеном (наличие «хольц» в этом названии располагает к нему душу паркетчика) и отправляемся в отстоящий от него часа на полтора езды Эссен, чтобы переночевать в новом отеле и «эссен» (поесть, нем). Приезжаем поздно и, забросив вещи в гостиницу, выходим в город, чтобы походить по ночным улочкам, поглазеть на вывески закрытых магазинов и поужинать. Про Эссен знаю только, что он имеет более чем 1000-летнюю историю, судьба его когда-то была связана с угольными шахтами, Круппами и кока-колой, он был больше, чем на 90% разрушен во Вторую мировую, а сейчас это восстановленный и благоустроенный город управленцев, выставок, музеев и старинных фонарей. Но ничего ночью мы не увидели и день заканчиваем в стейк-хаузе, где уютно и затейливый дизайн, но не очень вкусно.

          Подъем ни свет, ни заря в Эссене, переезд в аэропорт Дюссельдорфа, полет в Париж за ранним временем (торопимся на очередной семинар, на этот раз в учебном центре фирмы в г.Кубер) не оставили в памяти ничего заметного. Первые внятные впечатления вторника – ожидание заказанного транспорта, которого все нет и нет, и попытки такси-конкурентов захватить нас и увезти, и конечно быстрее и дешевле. Наконец, вожделенный желтый минивэн увозит нас. Из аэропорта им. Шарля де Голля едем в Кубер, где пройдет второй за нашу поездку семинар, на этот раз в учебном центре при французском заводе компании. По дороге попадаем в пробку, которая быстро рассасывается, как только мы проезжаем место серьезной аварии: сильно разбитое авто, несколько полицейских экипажей, скорая помощь.

          Неподалеку от города гостеприимный центр предлагает нам насыщенную программу, на этот раз ориентированную главным образом на клеи. Высокий уровень подачи информации, профессиональный перевод, для меня возможность пообщаться с Сержем, занимающимся направлением, связанным с напольными покрытиями. Все очень интересно. Vive la France! Наслушавшись, насмотревшись и наговорившись до головокружения, отправляемся в Париж, в отель «Шарлемань» на рю Шарко. В ящике комода в номере - томик Справочника по городу. Наскоро разместившись, отправляемся, чтобы на метро добраться до центра и побродить по вечернему городу.

          Глаз выхватывает знакомое и никогда ранее не виденное вживую. Освещенный изящный силуэт знаменитого творения Густава Александра Эйфеля, Триумфальная арка, Гранд Опера, уходящие в ночь и потому кажущиеся бесконечными корпуса Лувра. Вандомская колонна видится гладкой и уходящей в самое небо. Последующее знакомство с ней обнаруживает гравированные изображения иероглифов и то, что она никак не выше «Александрийского столпа» в Санкт-Петербурге. В нашей компании дама, которая читает улицы и площади как открытую книгу и, как кажется неофитам, знает историю домов и скульптур, разбирается в знаменитых брендах настолько, чтобы любить Галери Лафайет и пренебрегать другими магазинами, может позволить себе упрек в адрес Орсэ за избыточность розового тела в залах Ренуара (вот тут ее и мои взгляды кардинально не совпадают).

          Она рассказывает нам о градостроительных подвигах барона Османа, который за реконструкцию средневекового Парижа и снос старых зданий, церквей и улиц проклинался многими современниками, но чьи идеи определили современный облик многих европейских городов и Парижа прежде всего. Барон Жорж Осман, будучи префектом департамента Сена без малого 20 лет и пользуясь поддержкой Наполеона III, вместе с группой архитекторов изменил планировку города в центральной его части, способствовал созданию системы новых улиц, перекрестков, площадей, бульваров и парков на основе двух взаимно-перпендикулярных осей и обходных кольцевых магистралей. При прокладке улиц их одновременно застраивали многоэтажными домами с мансардами, которые и сегодня определяют гармоничный облик города. Как знать, может быть, судьба оправданного потомками барона Османа ждет и нашего Юрия Михайловича, которого сегодня не хулит только ленивый, но которого можно упрекнуть в чем угодно, только не в безделье и равнодушии. За что и нелюбим бездельниками и равнодушными.

          Мы идем за нашим Вергилием в юбке (джинсах), завороженные возможностью прикоснуться к парижским мостовым, видеть силуэты вечернего города, ловить взглядом таблички с названиями улиц, бульваров и площадей, которые кажутся знакомыми благодаря нашим учителям французского: Александру Дюма, Морису Дрюону, Люку Бессону, Виктору Гюго, Эмилю Золя. На Вандомской площади сквозь решетки закрытых магазинов пытаемся разглядеть полы, сооруженные с использованием материалов, выпускаемых пригласившей нас компанией. Нам порекомендовали посетить для этого самые крутые ювелирные и часовые бутики, сгруппированные здесь. К сожалению (а, может быть, к счастью для наших кошельков), мы не смогли сюда попасть ни в этот вечер, ни в следующие полтора дня. Через стекло и решетки увидели в одном месте незамысловатые паркетные модули, остальное - камень и ковры. Неподалеку ювелирный попроще, без всемирно известного бренда и с изделиями из поделочных камней на витрине. Очень интересны темно-красные кораллы и пышный комплект из красного граната. Но и здесь все дни на двери решетка и листок с надписью «Приду в 12». Может это «в 12 часов по ночам»? Так и не увез я парижские (а скорее всего, чешские) гранаты.

          Поздний ужин в ресторане, предлагающем среди прочего разнообразные дары моря в сверкающем великолепии крошенного льда, и на метро в отель – спать, спать, спать. Даже тем, кто обычно смотрит долгие, цветные, приключенческие сны, в этой поездке ничего не снилось, слишком много было впечатлений и трудов по перевариванию всего, что атаковало все наши органы чувств и память – оперативную и долговременную. В Германии нас покинул один из наших спутников, в среду утром предстояло проводить еще четырех. Двум оставшимся, самым настырным, предстояло продолжить знакомство с Городом, его музеями, Сеной и набережными, парижанами и толпами приезжих, собравшихся здесь к 1 мая – Дню труда, святому, оказывается, празднику для французов, который отмечен здесь закрытыми музеями и магазинами и народными гуляниями.

          Продолжить знакомство с городом мы, двое оставшихся, решили с музея Орсэ, знакомого мне по альбомам и ссылкам в тех или иных каталогах: «Находится в Д'Орсэ». Добираемся на метро до Тюильри и идем через парк, любуясь изысканной гаммой тюльпанов, высаженных с таким тщанием и подбором цветов, как будто их нарисовал художник. Немолодая французская пара целуется на мосту между Тюильри и музеем. Для меня это как-то неожиданно и по-французски, без желания эпатировать публику и с нежностью. Почему-то вспомнился щемящий и поэтичный фильм примерно пятнадцатилетней давности «Любовники с Нового моста» с Жюльетт Бинош.

          Музей Орсэ, собрание которого посвящено французскому искусству с середины XIX века до начала Первой Мировой войны. 0-ой, 2-ой и 5-ый уровни вмещают большую коллекцию скульптуры и живописи от Франсуа Милле до импрессионистов, творения Родена и многих других скульпторов и выставку ранее к стыду моему неизвестного мне художника Corinth. Представлены здесь также скульптурные работы Дега и совершенно для меня неожиданно Огюста Ренуара. Добротный, демократичный, просторный в здании бывшего вокзала национальный музей. Картины Моне, Мане, Ван Гога, Гогена, Берты Моризо, Ренуара, Тулуз-Лотрека, Руссо и многих других, среди которых мало незнакомцев. При входе огромная очередь, которая движется под несильным дождем. Впрочем, движется быстро, через 30 минут мы в музее. Очередь идет мимо самодельной жаровни с каштанами, во влажном воздухе сильный и соблазнительный запах. Кто-то соблазняется и, обжигаясь, пробует.

          Первый этаж по центру заполнен мраморной и бронзовой скульптурой, а в боковых залах живопись до импрессионистов и показ обширной коллекции работ Corinth, на втором и выше – импрессионисты. Работы и манера этих художников – родные для нас из-за любви в СССР к этому периоду европейской живописи, а главное благодаря подвижнической деятельности меценатов Сергея Щукина и Ивана Морозова, реквизированными результатами которой мы восхищаемся сейчас в Музее изобразительных искусств им. Пушкина и Эрмитаже.

          Округлые розовые женщины Ренуара, так похожие на кормилицу его детей, непроницаемые таитянки Гогена, тем не менее, тоже любящие и ревнующие, одинокие творения Ван Гога с яркими одинокими подсолнухами, яркими и тщательно прописанными одинокими провинциальными интерьерами, с одинокими звездами над арльским кафе, апофеоз движения на полотнах Дега не только с его знаменитыми танцовщицами и циркачами, но и с замершими в движении умывающимися и купальщицами, пахнущие ранней весной проталины у Сислея и сам Альфред, бережно и крепко обнимающий жену в свадебном танце в момент, когда их запечатлел Огюст, как будто предчувствовавший, что им не судьба долго быть вместе.

          Все это мир французской живописи, но это и наш мир, яркий и отчетливый у Мане и затуманенный и слегка расплывчатый у Моне, плакатно-контрастный у Тулуз-Лотрека и пиксельный у Сера и Синьяка. Простой, вместительный, общедоступный народный музей, где что-то нравится, что-то кому-то нет, где согбенные паркетчики с обнаженными торсами и ручными циклями гонят стружку на полу в большой комнате на картине Гюстава Кайботта с кованными решетками на просвечиваемой солнцем двери. Маленькая копия этой картины давно висит над моим рабочим столом. Для меня это своего рода профессиональная икона наряду с известной работой Казимира Малевича «Полотеры». За переполненностью ощущениями можно чего-то не увидеть, как я пропустил (хоть, может быть, их и нет сегодня в экспозиции) любимых мной Марке и Утрилло. Решаем, что после Орсэ еще какой-нибудь музей в этот же день будет забардзо и оставляем Лувр на следующее посещение города (или на следующую жизнь, как кому придется).

                                                                                                                                                      Фото В.Башкир

          Отправляемся на прогулку, решив где-нибудь перекусить, а затем поискать дорогу на Монмартр. При накрапывающем дожде приют нам дает небольшое, уютное кафе на рю Пирамид, где нас накормили очень вкусным, ароматным луковым супом («настоящим», - говорит моя более опытная спутница) и где через широкие окна за трапезой мы наблюдаем, как парижская погода меняет гнев на милость, сначала забросав мостовые градом с горох, а затем заулыбавшись солнцем и сведя таким образом эту вспышку неприязни к приезжим к шутке.

          Благодушный немолодой парижанин, отдыхающий на стоянке, подсказывает нам автобус на Монмартр, и вот мы уже идем по довольно крутой во всех смыслах улице к самому высокому месту города. Монмартр – совсем непохожий на тот, который я придумал себе по книжкам, рассказам друзей и даже фотографиям и изображениям. Церковь Сакре-Кёр поворачивается незнакомыми сторонами и башенками даже к тем, кто подробно рассматривал ее на снимках и иллюстрациях. Кипенье улочек и смотровых площадок Монмартра более локально и сконцентрировано, чем этого ожидаешь, а художники, искусно рисующие портреты и шаржи, кажутся вторичными (мы уже этого навидались и у себя и на выезде), хотя они, конечно, были первыми, заселившими когда-то этот район и создавшими его славу.

          Сакре-Кёр, построенная в конце XIX – начале ХХ века, показалась мне несколько тяжеловесной, со следами византийской пышности. Эта церковь построена в память о Франко-прусской войне как символ национального покаяния и примирения и во искупление грехов так не долго, но кровопролитно просуществовавшей Парижской коммуны. Что же нам такое построить во искупление содеянного против человечности за 70 лет нашей коммуны, и если не искупить, то хоть покаяться? Со смотровой площадки потрясающий вид на город, очень ровный и гармоничный. И только где-то в уходящей дали, в районе Дефанса проглядываются какие-то торчащие архитектурные сооружения. Город так красив, что захватывает дух, и туристы, умолкнув, с умиротворенными лицами смотрят на него в разнообразные видоискатели.

           Уезжаем с площади Аббес, воспользовавшись одной из двух городских станций метро, спроектированных архитектором Гимаром. Он выполнил их в стиле ар нуво с характерными арочными входами, изображения которых украшают большинство путеводителей и альбомов фотографий Парижа. Снимаемся и мы на фоне арки подземного спуска. Вообще парижскому метро далеко до пышной роскоши московского с мрамором и керамикой отделки, колоннами, литыми люстрами и залами. Но оно очень удобно, в нем нетрудно разобраться, несмотря на существенно большее число станций, вагоны удобные и можно сидеть или стоять, держась за расходящиеся в средине на три поручня шесты, не мешая друг другу. Оно менее шумное и, кажется, менее опасное для падающих на пути, в вагонах нет такого обилия рекламы. Оно демократичнее и в то же время строже на взгляд. А клошары и бродячие музыканты есть и там и тут.

          Собор Парижской богоматери на острове Ситэ – колыбели и центре старинного и современного Парижа. Площадь перед ним заполнена парижанами и приезжими почти до отказа, хоть места всем хватает. У входа в Собор человек с бельмом и несколько перекошенным лицом, прихрамывая, перемещается от одной группы туристов к другой, собирая милостыню. Возможно, из-за мгновенно возникающей ассоциации с Квазимодо ему охотно подают. Входим внутрь одновременно с несколькими аккордами органа. Священник в белом громко начинает службу, обращаясь к сидящим рядами прихожанам. К проповеди прислушиваются и туристы, неторопливо продвигающиеся по периметру громадного зала, направляясь по прямоугольнику к выходным дверям. Сегодня праздник, может быть, поэтому мы смогли увидеть богослужение. Собор очень большой, и можно легко поверить, что, как говорят, он вмещает 9 тысяч человек.

          В отличие от Кёльнского Нотр-Дам де Пари строился быстро, и возведение его, начатое в XII веке, заняло менее 100 лет. Другое дело, что на протяжении всей дальнейшей истории он достраивался и реконструировался. А лихим ниспровергателям основ, во время Великой французской революции отрубившим головы скульптурам библейских царей на фасаде собора (по-видимому, спутали их с ненавистными французскими королями), собор обязан реставрации конца XIX века, во время которой на нем появился готический шпиль и компания химер в галерее между двумя башнями. Небольшие копии двух из них, на мой взгляд, самых страшных, уже много лет украшают книжный шкаф у меня дома. В отличие от Кёльнского собора фасады Нотр-Дам лет 8 тому назад полностью очистили от патины времени, и он слепит почти белым камнем.

          Отдав должное горгульям собора, которым скоро предстояло, судя по сгущающимся тучам, поработать по основной специальности, а не только позировать досужим туристам, предпринимаем очередную прогулку по острову и затем по набережным. Здесь мы надолго задержались, рассматривая лотки букинистов и торговцев сувенирами, акварельными листами и подлинными гравюрами. Лотки расположены вдоль реки, неподалеку от острова. У букинистов книги на французском, иногда на английском, в основном по 3-5 евро, по самой разной тематике, я углядел даже «Науку логики» Гегеля. Это главным образом бестселлеры давних лет, а также книги Дюма, Дрюона. Встречаются тематические подборки по року, спорту, кино со старыми афишами (или их копиями). Кто-то предлагает монеты, предметы по тематике Востока, брелки и значки. Множество покупателей выбирают тиражные копии акварелей с видами Парижа в разные сезоны, листают кипы гравюр. Парень купил своей девушке толстенного Дюма в мягкой обложке и заработал поцелуй, я выбрал 3 акварели. Пожилая парижанка, поняв, что я без французского, на пальцах объясняет мне, как дома разгладить большие листы, которые она для меня свернула в трубку. Много плакатов ретро, среди которых копии афиш Анри Тулуз-Лотрека и рекламных работ Альфонса Мухи.

          В путешествии по городу добрались до Национального центра искусств и культуры им. Жоржа Помпиду, здесь его чаще называют Центром Бобур. Около здания центра фонтан Игоря Стравинского – большой пруд, населенный механическими мобилями странных форм. Это и ракообразные, и какое-то подобие водяного велосипеда, и раскачивающиеся над водой надутые ярко-алые губы Мэй Уэст, какими представил их в своем доме в Фигейросе Сальвадор Дали. Вообще это здание на 100 тысяч м², по замыслу архитекторов Ренцо Пьяно и Ричарда Роджерса вывернутое наизнанку, когда вся инженерия, опоры и трубы снаружи, а не внутри, должно было знаменовать торжество техники и явиться архитектурным символом хай-тека и массового производства культуры. Вместе с десятком металлических труб-рупоров диаметром больше метра, расставленных по периметру строения, это смотрится гигантским приколом. Парижане, похоже, привыкли к Бобуру, он стал частью их жизни.

          Сегодня праздник 1 Мая – День труда. И потому очень мало, кто работает, часть музеев и магазинов закрыта, торгуют лавочки с сигаретами, сувенирами и напитками. Около Центра Помпиду цирковое представление с крошечной платформы. Клоун в робе в горох мечется по небольшой площадке, на его шутки и мимику небольшая группа из сидящих прямо на земле детей и взрослых отвечает смехом и аплодисментами. У Бобура, который смотрится как приземлившийся здесь старинный космический корабль, настоящее небольшое народное гуляние, которое сосредоточенно снимают многочисленные туристы с помощью разных фото и видео гаджетов, включая мобильники. На фоне этого торжества механики и архитектурного сюра всеобщее внимание привлекает небольшое гаражного вида строение скраю, плоскую крышу которого облюбовали отдыхающие и воркующие голуби. Птицы в этом царстве механизмов воспринимаются как возврат к основам и надежда на то, что живое еще осталось на этой планете.

          Но этому путешествию, как и всему хорошему, наступает конец. Время поджимает, и мы прощаемся с отелем и городом и едем в аэропорт, откуда эйр-франсовский экипаж вернет нас в Москву. Париж- весь очень цельный, красота, кроме того, что она в каждом доме, кружеве металлических балконов, мансардах, многочисленных памятниках и скульптурах, вывесках магазинов, зелени и планировках улиц и бульваров, эта красота в ансамбле всех этих деталей и составных частей, она разлита в воздухе. Париж – это сказка, которая длится и длится. Все равно лучше Хэмингуэя не скажешь: «Париж – это праздник, который всегда с тобой».